Перейти к содержимому 
Вера лежала в послеродовой палате одна. Припекающее солнце и жара словно сговорились. В итоге рожениц за последние сутки не привезли ни одной. Поэтому молодая мамочка делила компанию только с покрашенными жёлтой масляной красой стенами.
Сам процесс родов она перенесла тяжело. Дело в том, что она не привыкла к физической боли. Поэтому, когда начались схватки, Вера думала, что это предел болевых ощущений. Однако со временем схватки становились всё сильнее и сильнее. Наконец, Вера уже орала в полный голос на всё отделение.
Впрочем, медицинский персонал не обращал на них никакого внимания. Ведь он привык к крикам рожениц. Разве что подходившая к её койке молодая врач ощупывала живот. Потом смотрела на то место, откуда должен был появиться малыш, качала головой и уходила. Она будто всем видом давала понять, что время родов не подошло.
Тоненькая, с балетной фигуркой, Вера родила богатыря на четыре с лишним килограмма. Поэтому было много разрывов. То, как её зашивали, она не помнила, потеряв сознание сразу после первого крика новорожденного. Пока реаниматолог суетился около неё, приводя в чувство, акушерка быстрыми движениями заштопала роженицу-первородку. Так что Вера окончательно пришла в себя уже в палате с наложенными ловкой акушеркой швами. Места проколов иглой, конечно, давали о себе знать. Но эта боль была детской игрушкой по сравнению с той, что пришлось испытать Вере, пока у неё шли схватки.
С улицы послышался шум, и Вера приподнялась на локте, вглядываясь в окно. На откосе с внешней стороны что-то лежало. Кое-как встав и дойдя до окошка, Вера обнаружила букет лиловых цветов и записку, в которой крупными печатными буквами было написано всего одно слово: «Поздравляю!»
Вера взяла изящно составленный лиловый букет, приложила к носу, чтобы втянуть приятный свежий аромат.
— Спасибо! — произнесла она в пустоту.
Жёлтые стены молча смотрели на женщину в халате с букетом в руках. С трудом она дошла обратно до кровати и опустилась на краешек, потому что боль в том месте, где было наложено с десяток швов, давала о себе знать.
Она встречалась с Васей уже давно. Ходили в кино, на берег моря, просто сидели в парке. Когда разговаривали, когда просто молчали, иногда рассказывали веселые истории — в общем, с Васей Вере было хорошо и комфортно. Она не чувствовала в себе той порывистой горячности, которая возникает тогда, когда сердцем овладевает любовь, но, если Вася не приходил несколько дней, она начинала скучать без него.
Против этой дружбы были только дядя с тёткой, которые воспитывали Веру после того, как родителей лишили на неё прав. Привезли в Приморск и оформили опекунство. Здесь Вера пошла в школу, прилежно училась, ходила в танцевальный кружок. Она давно воспринимала бездетную пару как своих кровных родителей и привыкла слушаться их беспрекословно.
— Верочка, — начинал мягко Антон Михайлович. — Пойми, мы же добра тебе желаем. Этот Вася, ну, что он? Да, вроде хороший парень, но что такой муж сможет дать тебе в последствии? Кто он там? Токарь? Фрезеровщик?
— Слесарь высшего разряда, — отвечала, надувшись, Вера.
— Не врач же, не инженер, не строитель в конце концов! — подхватывала тётушка, которая всю свою трудовую жизнь работала билетершей в оперном театре и, как она сама говорила, «знала толк в нужных людях».
По её мнению, Вася в категорию «нужных» не входил, стало быть, и делать ему около Веры было нечего.
С подачи тёти в жизни Веры появился Станислав, который был старше её на несколько лет. Вера абсолютно не знала, как с ним вести себя, но Станислав — при встречах он просил называть его просто Стасиком — вёл себя галантно: цветы, конфеты, фрукты… Бывало, что Вера только заикалась о том, что ей хотелось бы попробовать персиков или апельсинов, как, будто по мановению волшебной палочки, всё тот час возникало перед ней.
Палочка, конечно, была здесь ни при чём, но Станиславу, видимо, нравилось, с каким восторгом девушка реагировала на его сюрпризы, поэтому он старался вовсю. А вот предохранить ту, с кем он встречался по нескольку раз в неделю — здесь молодой человек стараний не проявил. Когда Вера сказала ему, что она под сердцем носит ребёнка, отцом которого был Станислав, он растерялся. Как-то натянуто улыбнулся (Вера про себя потом называла эту улыбку «резиновой»), ещё какое-то время встречи их продолжались, а потом… он просто исчез.
— Ничего, — потирала руки тётя, — придёт время — отыщется как миленький, и никуда не денется. Родишь — он дитё увидит — и вернется. Это он сейчас спасовал от неожиданности. От радости, наверное, так себя повёл. Мужики ведь они, знаешь, какие… Им всё распиши по плану да на тарелочке выложи. А к внезапным ситуациям они не готовы, нет-нет. Главное — ребёнок зачат не от какого-то заводчанина без роду-племени, а от нужных — и тётя со всей серьёзностью поднимала указательный палец кверху — людей. А что? Отец — хирург с большим стажем, мама — оперная дива, в нашем театре выступает. Ты думаешь, они разрешат сыну вот так исчезнуть? Подожди, вернется ещё твой Стасик, порог будет целовать, чтобы ты его пустила. Ну, а ты уж не дремли: мужик вернётся с покаянием — поругай для вида, да и прости. И будете жить-поживать, и ещё детки у вас народятся.
Однако порог квартиры, где жила Вера с тётей и дядей, оставался нецелованным, равно как и в дверь к ним с покаянными речами никто не стучал. Надо сказать, что ни с какими другими речами желающих прийти не было тоже.
— Хм, — поджав губы, как-то раз произнесла тётушка, — не знают они, что ли, что сын их бабкой с дедом не сегодня-завтра сделает? Не поверю, чтобы в семье не велось об этом разговоров. Тем более, в семье врача с огромной репутацией.
Видимо, речей таких действительно не велось, потому что арии и романсы продолжали исполняться со сцены всё так же регулярно, пациентов в больнице оперировали не менее регулярно, а о том, что два «нужных и очень важных человека» вскоре поменяют свой статус, разговоров не было.
В конце концов, тётушка решила сама поговорить с матерью Станислава — первым меццо-сопрано их театра, но закончилось всё совершенно не так, как она предполагала. Пришла она домой в этот вечер красная и взволнованная, долго распиналась на тему бескультурья тех, кто налепил на себя ярлыки добропорядочности, и под конец долгой и полной эмоциональности речи слегла с высоким давлением.
Антон Михайлович сбился с ног, потому что забот у него поприбавилось: магазин, аптека, рынок, оплата коммунальных услуг на почте - все это теперь повисло на нём. А ведь ещё и работать было надо!
— Ты уж прости, дочка, — виновато поглядывал он на Веру за ужином, — я тебе последнее время так мало внимания уделяю. Может, чего надо? Так ты скажи. К доктору с тобой вместе сходим, анализы какие, может, сдать надо — только намекни. Я в этой теме полный ноль.
Но Вера, которая видела, как уставал Антон Михайлович, старалась ни о чём его не просить. Да и смешно, в конце концов, было бы идти на приём к женскому врачу вместе с дядей. Пусть он и заменил ей отца, но в женскую консультацию приходили либо с мужьями, либо — если таковых не имелось — с мамами.
Она в общем-то воспринимала беременность как что-то своё личное, ни к кому другому отношения не имеющее. О Стасике, который бесследно исчез из её жизни, она не думала, искренне жалея тётку, по её мнению, зря всполошившуюся на пустом месте.
Вася, когда узнал о беременности Веры, только коротко спросил: «Он?», имея ввиду отпрыска оперной дивы и врача-хирурга. Вера кивнула, и разговор на этом закончился.
Эти двое давно уже могли понимать друг друга без лишних слов. Но, как бы то ни было, Вася тоже исчез из жизни Веры. Может, посчитал, что он лишний, может, просто не хотел мешать отношениям, которые ещё могли наладиться. Первое время Вера скучала по нему, звонила по городскому телефону, но трубку никто не брал, и она отступилась.
Когда её, опухшую на последнем месяце, загружали в «Скорую», она не думала ни о Стасике, ни о Васе. Она вообще ни о чём и ни о ком не думала. Ей казалось, что она родит мальчика — а УЗИ показало, что в ней жил малыш мужского пола — вернётся домой, и жизнь потечёт дальше. Потечет в доме, где сейчас было три человека, а станет четыре. Единственное, что в её понятии должно измениться — вот эта цифра, которая из круглобокой «тройки» должна была превратиться в угловатую, похожую на солдата, «четверку». А остальные изменения… О них как-то не думалось.
Этот букет лиловых цветов словно вернул её в ту жизнь, которой она жила до встречи со Станиславом. Бесспорно, она была уверена, что букет, шикарный по всем меркам, принёс именно он.
— Узнает, что у него дитё родилось — и оттает сердцем, - вспомнились ей слова тётки. Выходило, что любящая её тётушка была права.
Всю ночь Вера не спала. Донимали послеродовые боли, неприятно тянуло внизу живота. К тому же кормить малыша ей не принесли, потому что выяснилось, что у них разные группа крови и резус-факторы.
— Придётся обождать два дня, - сказал на обходе бородатый доктор, - так надо. Малютка может не воспринять ваше молочко и будет у него аллергия. А много ли в первые дни жизни этим крохам надо? Вообще, это редко случается, но — знаете ли — раз в год и палка стреляет. Надо обождать.
Поскольку Вера не разбиралась ни в группах крови, ни в резусах, она лишь пожала плечами. Раз доктор сказал — значит, так тому и быть.
Рассвет забрезжил в пять утра. Едва сомкнувшая глаза Вера, проснулась словно от толчка: кто-то снова зацепился рукой за внешний откос и положил на него букет лиловых цветов. Стасик? Конечно, это был Стасик, кому же было ещё приходить к ней?
В этот раз Вера встала намного быстрее. Затем, открыв окно, она увидела удаляющуюся фигуру мужчины.
— Вася! — вдруг пронзительно закричала она. — Вася, не уходи!
К радости, фигура остановилась. Вася, а это действительно был он, медленно повернулся. Он смотрел на Веру каким-то непонятным взглядом, которого на его лице раньше не было. Потом лишь, словно что-то обдумывая, он развернулся и медленно подошёл к окну.
— Это ты? — спросила его Вера. — И прошлый букет тоже ты принёс?
Вася кивнул. Он старательно прятал в карманах брюк руки, насквозь пропитанные машинным маслом и солидолом.
— Вася… - только и произнесла Вера.
Она продолжала смотреть на друга, словно он был ей чем-то больше, чем раньше.
А он, стесняясь и засовывая руки ещё глужбе, заговорил, не поднимая глаз:
— Я всё знаю, ты не думай. И то, что он (под этим словом подразумевался Станислав) исчез, тоже знаю. Но ты не отчаивайся, правда. Вырастим. Я к тебе на выписку из роддома приду, можно?
Вера растерялась. О том, что кто-то из мужчин должен прийти на выписку из роддома, она не думала.
— Вася, родной… - повторила она, и в горле у неё запершило.
— Ты не думай, - горячо повторил парень, - малыша на моё имя запишем. Как родного его растить буду. А потом… - и он запнулся, - может и свой появится. А твой суженый-ряженый пусть катится с горки, без него обойдёмся. Объявится — накостыляю ему так, что мало не покажется. Как вдруг, забыв о том, что руки надо прятать, погрозил крепко сжатым кулаком.
Затем он подошёл к окну совсем близко, но Вера не могла обнять его, мешала решётка.
— Вася, — повторила она в третий раз, качая головой, - пожалуй, тётя считает тебя неблагородным человеком, они не дадут нам жизни.
В ответ на это у Васи загорелись глаза:
— А не дадут — тогда я тебя украду. Как в кино про кавказскую пленницу — возьму и украду. Хватятся — а тебя и след простыл. Украли!
— Воруй уж отсюда, - засмеялась Вера, - чего тянуть? Сейчас кормить принесут — вот и воруй. Сразу обоих.
