Необычные конфеты с запахом машинного масла

Елена открыла дверь — и не сразу сообразила, кто перед ней стоит. Лицо мужчины на пороге было знакомым, однако Елена какое-то время не могла понять, откуда она его знает.

— Елизавета Павловна дома? — кашлянув, спросил гость.

— Д-д-да… — не сразу ответила молодая женщина. Как вдруг, словно что-то вспомнив, вскрикнула:

— Митя! Дядя Митя, это вы?

— Узнала, однако-же, стрекоза-егоза! — растянул мужчина лицо в широкой улыбке. — Узнала! Ну… — подмигнул он Елене, — чего стоишь? Зови бабушку!

Елена кинулась было в комнату, но тотчас повернула назад:

— Что же вы стоите, дядя Митя? — всплеснула она руками. — Пройдёмте! — и она проворно схватила гостя за рукав. Но Елизавета Павловна уже сама спешила из комнаты, услышав шум в прихожей. В отличие от внучки она его признала сразу:

— Митя! — и бросилась его обнимать.

Мужчина явно был смущен.

— Это вам! — и он протянул старушке букет.

— Боже! — только и произнесла она, качая головой. — Какой шикарный букет! И гортензии, и хризантемы, и розы. И как ведь тонко подобрано!

— Специально для вас выбирал, — засмеялся Митя, вручая букет той, кому он должен был принадлежать.

— Ну, пойдемте на кухню, — заторопилась Елизавета Павловна, — у меня пирог открытый ягодный есть. И чай с бергамотом. А, можешь, отобедаешь с нами, а, Митя?

И веселой гурьбой они пошли на кухню. Впереди Елизавета Павловна с бесподобно красивым искусно составленным букетом, за ней внучка, и замыкал шествие Митя. Или дядя Митя, как назвала его Елена. Впрочем, это было не так уж и важно. Мужчина приехал в дом, где ему были несказанно рады. И как его называли в этом доме — ему было безразлично.

***

— Ну, что егоза-стрекоза? — спросил юноша и щёлкнул Ленку по носу, — небось, опять себя плохо вела и бабушку не слушалась?

— Слушалась я, — обиделась Лена, — ты всегда только одно и спрашиваешь: как я себя вела и слушалась ли бабушку. Что, спросить больше нечего, да?

— Ну, ладно-ладно, не дуйся, — примирительно сказал Митя (так звали молодого человека). Вот держи, — и он вытащил из кармана горсть конфет-карамелек. Жуй вот и помни, какой я добрый.

И он засмеялся.

Ленка обожала эти конфеты. Она никак не могла понять, чем они пахнут. В магазине таких запахов ей нюхать не приходилось. Шоколадом? Нет. Грушевым сиропом? Опять нет. Зефиром? И снова нет. Запах был незнакомый, но он почему-то очень нравился Ленке. Конфеты, которые Митя вытаскивал из кармана рабочей куртки, всегда имели только такой запах. Но что это было — малышка не знала.

Правда, сквозь обертку запах не просачивался. Конфеты были разными: с вишневой, черносмородиновой, фруктово-ягодной начинкой. Но это внутри. А снаружи они пахли одинаково. Все до единой.

***

В кухню пришла бабушка. Она увидела Лену и лежащую перед ней горку карамелек и потянула носом:

— Митя, что ли, опять тебе их дал?

— Ага! — довольное Ленкино лицо расплылось в широченной улыбке. — Он!

Говорить много она не хотела: рот был набит сладкой карамелью. В этот раз ей достался «Фруктово-ягодный букет». Бабушка взяла в руки фантик, поднесла его к носу и поморщилась:

— Где он только их носил? В спецовке, поди…

Она сгребла конфеты со стола:

— Не надо их кушать, деточка, — сказала она. — Эти конфеты необычные, с запахом машинного масла, животик заболит, если будешь их есть. Лучше их выбросим, а завтра купим другие.

И, недолго думая, она направилась к мусорному ведру.

Ленка тотчас закатила такой рёв, что Елизавете Павловне пришлось волей-неволей изменить своё решение. Она вернула эти необычные конфеты на прежнее место, но снова поморщилась:

— Их нельзя есть. Они вредные.

— Ничего не вредные! — возмутилась Ленка. — Конфеты необычные, вкусные и очень сладенькие. И пахнет так только бумажка, в которую они завернуты, а сами конфеты вообще ничем не пахнут! Только карамельками!

— Фу, упрямица какая! — покачала Елизавета Павловна головой. — Ну, вот заболит у тебя живот — не жалуйся тогда.

— Ничего не заболит! — заспорила Ленка. — Я уже, наверное, целую тысячу этих конфет съела. И ничего! Никогда ничего не болело!

Пока шёл этот спор, в кухню вошёл Митя. Он уже был в одной только майке, и в руках у него было полотенце, которым он старательно вытирал шею, сложив махровый прямоугольник жгутом.

— Митька! — набросилась на него Елизавета Павловна, — небось, ты опять Леночке конфеты дал?

— Ну, я, — улыбаясь, ответил Митя. — Сам их жую, когда скучно бывает.

— Сколько раз тебе было говорено, — продолжала возмущенно женщина, — сам ешь что хочешь, а ребёнку такие необычные конфеты давать не смей. Они же у тебя машинным маслом все пропахли! Хочешь отравить мою любимую малютку?

— Да будет вам, Лизавета Павловна, — Митя подошёл к плите и зажёг свободную конфорку. — Конфеты у меня долго в карманах не залёживаются. Сам любитель сладенького! Так что — и он вытащил из шкафа ковшик, — если они и пропахли цехом, так это несильно.

— Ага! Несильно! — подтвердила со стула Ленка. — И вообще я очень люблю, когда конфеты необычные, когда пахнут цехом!

***

Лена спрыгнула вниз и, подбежав к парню, с размаху обхватила его за коленки. — Дядя Митя, а ты мне ещё принесёшь конфет с запахом цеха?

— Принесу, принесу, — ответил Митя, становясь серьёзным и освобождаясь от Ленкиных объятий. При этом он взглянул на Елизавету Павловну и как бы невзначай спросил:

— А, что, Людмила сегодня опять дома не ночевала?

Елизавета Павловна покосилась на Ленку и шёпотом ответила:

— Митя, я сколько раз просила тебя не задавать подобных вопросов при ребёнке! Малышка уже всё понимает, а ты опять за своё. И, дождавшись, когда внучка зачем-то побежала в комнату, наставительно добавила:

— Вот сколько раз тебе можно говорить! Не цепляйся ты к Люсе. Не пара ты ей. Вернее… —  и голос Елизаветы Павловны дрогнул, — она тебе не пара. Ты мальчик совестливый, работящий, а она… — и женщина в сердцах махнула рукой, — сегодня с одним, завтра с другим… И сигаретки у неё водятся, и винцо она попивает. Не лезь ты к ней, прошу тебя. Познакомься с хорошей, правильной девушкой — и всё у тебя будет хорошо.

— Как вы не понимаете? — с отчаянием произнес Митя. — Люблю я её. А пить да курить она бросит, вот увидите!

— Как же… — насмешливо перебила женщина. — Мать родную не послушала, а тебя, чужого человека, вдруг послушает! Говорю тебе, оставь ты её в покое. Да и разница в возрасте у вас солидная. Она на целых пять лет тебя старше. Ты ещё молод, а ей уже за двадцать перевалило.

— Ну, нет, — твердо сказал Митя, — если она полюбит меня — тогда и вино, и курево бросит.

— Не полюбит, — с горечью сказала Елизавета Павловна. — Она вообще только одну себя и любит. Почему и говорю: не лезь!

***

Дверь в прихожей хлопнула. В коридоре раздался шум, кто-то пытался снять обувь, но, видимо, у него ничего не получалось. Дом спал. Женский голос произнёс неприличное слово, затем снова раздались звуки попыток снять полусапожки.

Митя проснулся. Часы показывали пять минут второго. Он выскользнул в коридор и зажег спичку и увидел соседку, которая безуспешно пыталась справиться с молнией.

Митя подошёл и присел рядом:

— Давай помогу, — предложил он, — хватаясь за сапог.

— Давай, — равнодушно согласилась женщина, — у тебя покурить не найдётся?

— В комнате, — продолжая возиться с замком, ответил Митя. — Подожди, сейчас молнию расстегну — покурим на кухне вместе.

Через десять минут они сидели на кухне и пускали дымовые кольца под хлопанье крышки закипающего чайника.

— Люда, — первыми заговорил Митя, — зачем ты куришь, пьёшь вот тоже? Дочка у тебя такая хорошенькая, а ты на бровях домой приходишь. Разве дело это?

— А ты что, мне в учителя записался? — насмешливо произнесла Людмила. — Если да — проходи мимо. Моя жизнь — как хочу, так и живу. Понял?

— Дура ты, Людка, — склоняя голову и глядя на тлеющую сигарету, проговорил, спустя некоторое время Митя, — я тебя люблю, а ты действительно только саму себя и видишь.

— Гуляй, мальчик, — жеманно повела плечами Людмила. — Тоже мне герой-любовник нашёлся. Лет-то тебе сколько?

— Люда, — Митя встал и попытался развернуть Людмилу к себе лицом. — послушай, я тебе дело говорю. Ты мне нравишься, я только о тебе целыми днями и думаю. А ты… — он не договорил.

— Проходи мимо, пацанёнок, — поморщившись, отодвинулась Людмила. — У меня вашего брата — воз! — и для убедительности она провела тыльной стороной руки под подбородком, давая понять, как сыта общением с мужчинами. — Сигаретку дай ещё. Или две. И спать иди ложись. И я пойду. — она икнула, встала с табуретки и направилась в свою комнату.

Митя вздохнул, выключил так и не понадобившийся чайник и тоже пошёл к себе.

***

Елизавета Павловна то и дело подкладывала Мите куски побольше, а он всё рассказывал:

— Жизнь на Дальнем Востоке, конечно, не сахар, но места… — он мечтательно потянулся, — красоты неописуемой.

Розы от тепла потихонечку стали распускаться, и Елена не сводила с них глаз. Вернее, глаз она не сводила с дяди Мити. Ей всё не верилось, что перед ней сидит такой знакомый и в то же время не знакомый бывший сосед.

Говорили о разном: как Лена готовится поступать на фармацевта, потому что очень увлечена химией; что Елизавета Петровна научилась варить варенье из малины по новому рецепту — не перемешивая ягоды, а потряхивая их в тазике; о Митиной работе, соседях — короче, обо всём!

— На кладбище пойдём завтра? — вдруг спросил Митя.

Елизавета Павловна закрыла лицо платком, заплакала и помотала головой. Елена растерялась, а потом начала утешать бабушку.

…Это была их общая беда. Много-много лет назад в один из вечеров Людмила не вернулась домой. Не появилась и под утро. Нашлась она только через несколько дней, вернее, не сама нашлась, а её тело. Безжизненное и бездыханное.

Елизавета Павловна поседела за трое суток. Ленку срочно отправили к дальним родственникам в деревню. Митя в свою очередь будто окаменел, все время, пока шла подготовка к похоронам и во время самих похорон, он держался. Потом сутки не выходил из комнаты. Вышел весь заплаканный, всклокоченный, руки тряслись, губы тоже. Елизавета Павловна, хоть и сама была близка к инфаркту, несколько дней опасалась за его здоровье.

Но молодость взяла своё. Через какое-то время Митя снова стал походить на человека. А потом его забрали в армию, и больше соседи о нём ничего не слышали. Говорили, что, закончив службу, Митя якобы уехал работать куда-то — то ли в Хабаровск, то ли во Владивосток. Уехал с другом, с которым в армии его связала крепкая дружба. Когда бабушка с Леной поменяли адрес, их пути и разошлись.

***

— Ты любишь меня? — спросила Елена, внимательно глядя на Митю, несмотря на сгущающиеся сумерки.

Он кивнул: его стрекоза, его малышка, была так похожа на Людмилу, что сердце каждый раз начинало биться в пять раз сильнее, когда Елена была рядом.

И всё-таки это была не Людмила. Егоза-стрекоза выросла, похорошела. Немудрено, что он влюбился в неё, едва переступил порог квартиры. Внешне Леночка была очень похожа на мать, однако в отличие от той, она не пила, не курила, не ругалась.

Он нежно поцеловал Елену в плечо, обнял.

Разница в тринадцать лет не смущала их. Елена, которая за несколько дней научилась звать его просто Митя, не добавляя привычного «дядя», вдруг тоже ощутила, что неравнодушна к такому близкому и родному своему бывшему соседу.

— А конфеты ты до сих пор любишь? — между прочим спросила она, вспоминая картинки из детства.

Митя усмехнулся:

— Правду говоря, не помню, когда ел в последнее время, ведь на Дальнем Востоке другая пища была более востребованной.

— А я помню… — задумчиво произнесла Елена.

— Что помнишь? — обнимая её сильнее, спросил Митя. — Когда конфеты последний раз ела?

— Да нет, — Елена прижалась к Мите, спрятав лицо на его груди. — Помню, как ты мне маленькой приносил необычные конфеты с запахом машинного масла. Как я их любила. У бабушки денег стало быть не было меня конфетами баловать, а мама… Ну, понятное дело, не до конфет ей было.

— Понимаю, — вздохнул Митя. — Я всё помню, моя родная егоза, и про необычные конфеты, и про машинное масло, да даже про то, как ты их ела за столом в кухне.

— Теперь таких уже не поесть, — грустно сказала Елена.

— А надо ли? — удивился Митя. — Не грусти, моя хорошая, потому что у нас с тобой теперь будет новая жизнь, а прошлая ушла. Понимаешь, навсегда, и вместе с ней ушли эти необычные конфеты с запахом машинного масла.

И, задумавшись на мгновение, повторил:

— Навсегда ушли.