Елена открыла дверь — и не сразу сообразила, кто перед ней стоит. Лицо человека, который находился за порогом, было знакомым, но Елена какое-то время не могла понять, откуда она его знает.
— Елизавета Павловна дома? — кашлянув, спросил гость.
— Д-д-да… — не сразу ответила молодая женщина. И вдруг, словно что-то вспомнив, вскрикнула:
— Митя! Дядя Митя, это вы?
— Узнала, стрекоза-егоза! — растянул мужчина лицо в широкой улыбке. — Узнала! Ну… — подмигнул он Елене, — чего стоишь? Зови бабушку!
Елена кинулась было в комнату, но тотчас повернула назад:
— Что же вы стоите, дядя Митя? — всплеснула она руками. — Пройдёмте! — и она проворно схватила гостя за рукав. Но Елизавета Павловна уже сама спешила из комнаты, услышав шум в прихожей. В отличие от внучки она его признала сразу:
— Митя! — и бросилась его обнимать.
Мужчина явно был смущен.
— Это вам! — и он протянул старушке букет.
— Боже! — только и произнесла она, качая головой. — Какой шикарный букет! И гортензии, и хризантемы, и розы. И как ведь тонко подобрано!
— Специально для вас выбирал, — засмеялся Митя, вручая букет той, кому он должен был принадлежать.
— Ну, пойдемте на кухню, — заторопилась Елизавета Павловна, — у меня пирог открытый ягодный есть. И чай с бергамотом. А, можешь, отобедаешь с нами, а, Митя?
И веселой гурьбой они пошли на кухню. Впереди Елизавета Павловна с бесподобно красивым искусно составленным букетом, за ней внучка, и замыкал шествие Митя. Или дядя Митя, как назвала его Елена. Впрочем, это было не так уж и важно. Мужчина приехал в дом, где ему были несказанно рады. И как его называли в этом доме — ему было безразлично.
— Ну, что егоза-стрекоза? — спросил юноша и щёлкнул Ленку по носу, — небось, опять себя плохо вела и бабушку не слушалась?
— Слушалась я, — обиделась Лена, — ты всегда только одно и спрашиваешь: как я себя вела и слушалась ли бабушку. Что, спросить больше нечего, да?
— Ну, ладно-ладно, не дуйся, — примирительно сказал Митя (так звали молодого человека). Вот держи, — и он вытащил из кармана горсть конфет-карамелек. Жуй вот и помни, какой я добрый.
И он засмеялся.
Ленка обожала эти конфеты. Она никак не могла понять, чем они пахнут. В магазине таких запахов ей нюхать не приходилось. Шоколадом? Нет. Грушевым сиропом? Опять нет. Зефиром? И снова нет. Запах был незнакомый, но он почему-то очень нравился Ленке. Конфеты, которые Митя вытаскивал из кармана рабочей куртки, всегда имели только такой запах. Но что это было — малышка не знала.
Правда, сквозь обертку запах не просачивался. Конфеты были разными: с вишневой, черносмородиновой, фруктово-ягодной начинкой. Но это внутри. А снаружи они пахли одинаково. Все до единой.
В кухню пришла бабушка. Она увидела Лену и лежащую перед ней горку карамелек и потянула носом:
— Митя, что ли, опять тебе их дал?
— Ага! — довольное Ленкино лицо расплылось в широченной улыбке. — Он!
Говорить много она не хотела: рот был набит сладкой карамелью. В этот раз ей достался «Фруктово-ягодный букет». Бабушка взяла в руки фантик, поднесла его к носу и поморщилась:
— Где он только их носил? В спецовке, поди…
И она сгребла конфеты со стола:
— Не надо их кушать, деточка, — сказала она. — Они все машинным маслом пропахли. Животик заболит, если будешь их есть. Лучше их выбросим, а завтра купим другие.
И, недолго думая, она направилась к мусорному ведру.
Но Ленка тот час закатила такой рёв, что Елизавете Павловне пришлось волей-неволей изменить своё решение. Она вернула конфеты на прежнее место, но снова поморщилась:
— Их нельзя есть. Они вредные.
— Ничего не вредные! — возмутилась Ленка. — Они вкусные и очень сладенькие. И пахнет так только бумажка, в которую они завернуты, а сами конфеты вообще ничем не пахнут! Только карамельками!
— Фу, упрямица какая! — покачала Елизавета Павловна головой. — Ну, вот заболит у тебя живот — не жалуйся тогда.
— Ничего не заболит! — заспорила Ленка. — Я уже, наверное, целую тысячу этих конфет съела. И ничего! Никогда ничего не болело!
Пока шёл этот спор, в кухню вошёл Митя. Он уже был в одной только майке, и в руках у него было полотенце, которым он старательно вытирал шею, сложив махровый прямоугольник жгутом.
— Митька! — набросилась на него Елизавета Павловна, — небось, ты опять Леночке конфеты дал?
— Ну, я, — улыбаясь, ответил Митя. — Сам их жую, когда скучно бывает.
— Сколько раз тебе было говорено, — продолжала возмущенно женщина, — сам ешь что хочешь, а ребёнку такие конфеты давать не смей. Они же у тебя машинным маслом все пропахли! Хочешь отравить мою любимую малютку?
— Да будет вам, Лизавета Павловна, — Митя подошёл к плите и зажёг свободную конфорку. — Конфеты у меня долго в карманах не залёживаются. Сам любитель сладенького! Так что — и он вытащил из шкафа ковшик, — если они и пропахли цехом, так это несильно.
— Ага! Несильно! — подтвердила со стула Ленка. — И вообще я очень люблю, когда конфеты пахнут цехом!
С этими словами она спрыгнула вниз и, подбежав к парню, с размаху обхватила его за коленки. — Дядя Митя, а ты мне ещё принесёшь конфет с запахом цеха?
— Принесу, принесу, — ответил Митя, становясь серьёзным и освобождаясь от Ленкиных объятий. При этом он взглянул на Елизавету Павловну и как бы невзначай спросил:
— А, что, Людмила сегодня опять дома не ночевала?
Елизавета Павловна покосилась на Ленку и шёпотом ответила:
— Митя, я сколько раз просила тебя не задавать подобных вопросов при ребёнке! Малышка уже всё понимает, а ты опять за своё. И, дождавшись, когда внучка зачем-то побежала в комнату, наставительно добавила:
— Вот сколько раз тебе можно говорить! Не цепляйся ты к Люсе. Не пара ты ей. Вернее… — и голос Елизаветы Павловны дрогнул, — она тебе не пара. Ты мальчик совестливый, работящий, а она… — и женщина в сердцах махнула рукой, — сегодня с одним, завтра с другим… И сигаретки у неё водятся, и винцо она попивает. Не лезь ты к ней, прошу тебя. Познакомься с хорошей, правильной девушкой — и всё у тебя будет хорошо.
— Как вы не понимаете? — с отчаянием произнес Митя. — Люблю я её. А пить да курить она бросит, вот увидите!
— Как же… — насмешливо перебила женщина. — Мать родную не послушала, а тебя, чужого человека, вдруг послушает! Говорю тебе, оставь ты её в покое. Да и разница в возрасте у вас солидная. Она на целых пять лет тебя старше. Ты ещё молод, а ей уже за двадцать перевалило.
— Ну, нет, — твердо сказал Митя, — если она полюбит меня — тогда и вино, и курево бросит.
— Не полюбит, — с горечью сказала Елизавета Павловна. — Она вообще только одну себя и любит. Почему и говорю: не лезь!
***
Дверь в прихожей хлопнула. В коридоре раздался шум, кто-то пытался снять обувь, но, видимо, у него ничего не получалось. Дом спал. Женский голос произнёс неприличное слово, затем снова раздались звуки попыток снять полусапожки.
Митя проснулся. Часы показывали пять минут второго. Он выскользнул в коридор и зажег спичку и увидел соседку, которая безуспешно пыталась справиться с молнией.
Митя подошёл и присел рядом:
— Давай помогу, — предложил он, — хватаясь за сапог.
— Давай, — равнодушно согласилась женщина, — у тебя покурить не найдётся?
— В комнате, — продолжая возиться с замком, ответил Митя. — Подожди, сейчас молнию расстегну — покурим на кухне вместе.
Через десять минут они сидели на кухне и пускали дымовые кольца под хлопанье крышки закипающего чайника.
— Люда, — первыми заговорил Митя, — зачем ты куришь, пьёшь вот тоже? Дочка у тебя такая хорошенькая, а ты на бровях домой приходишь. Разве дело это?
— А ты что, мне в учителя записался? — насмешливо произнесла Людмила. — Если да — проходи мимо. Моя жизнь — как хочу, так и живу. Понял?
— Дура ты, Людка, — склоняя голову и глядя на тлеющую сигарету, проговорил, спустя некоторое время Митя, — я тебя люблю, а ты действительно только саму себя и видишь.
— Гуляй, мальчик, — жеманно повела плечами Людмила. — Тоже мне герой-любовник нашёлся. Лет-то тебе сколько?
— Люда, — Митя встал и попытался развернуть Людмилу к себе лицом. — послушай, я тебе дело говорю. Ты мне нравишься, я только о тебе целыми днями и думаю. А ты… — он не договорил.
— Проходи мимо, пацанёнок, — поморщившись, отодвинулась Людмила. — У меня вашего брата — воз! — и для убедительности она провела тыльной стороной руки под подбородком, давая понять, как сыта общением с мужчинами. — Сигаретку дай ещё. Или две. И спать иди ложись. И я пойду. — она икнула, встала с табуретки и направилась в свою комнату.
Митя вздохнул, выключил так и не понадобившийся чайник и тоже пошёл к себе.
***
Елизавета Павловна то и дело подкладывала Мите куски побольше, а он всё рассказывал:
— Жизнь на Дальнем Востоке, конечно, не сахар, но места… — и он мечтательно потянулся, — красоты неописуемой.
Розы от тепла потихонечку стали распускаться, и Елена не сводила с них глаз. Вернее, глаз она не сводила с дяди Мити. Ей всё не верилось, что перед ней сидит такой знакомый и в то же время такой не знакомый их бывший сосед.
Говорили о разном. О том, как Лена готовится поступать на фармацевта, потому что очень увлечена химией. О том, что Елизавета Петровна научилась варить варенье из малины по новому рецепту — не перемешивая ягоды, а потряхивая их в тазике. О Митиной работе, о соседях — короче, обо всём!
— На кладбище пойдём завтра? — вдруг спросил Митя.
Елизавета Павловна закрыла лицо платком, заплакала и помотала головой. Елена растерялась, потом начала утешать бабушку.
…Это была их общая беда. Много-много лет назад в один из вечеров Людмила не вернулась домой. Не появилась она и под утро. Нашлась она только через несколько дней. Вернее, не сама нашлась, а её тело. Безжизненное и бездыханное.
Елизавета Павловна поседела за трое суток. Ленку срочно отправили к дальним родственникам в деревню. А Митя будто окаменел. Все время, пока шла подготовка к похоронам, затем во время самих похорон, он держался. А потом сутки не выходил из комнаты. Вышел весь заплаканный, всклокоченный, руки тряслись, губы тоже. Елизавета Павловна, хоть и сама была близка к инфаркту, несколько дней опасалась за его здоровье.
Но молодость взяла своё. Через какое-то время Митя снова стал походить на человека. Потом его забрали в армию, и больше соседи о нём ничего не слышали. Говорили, что, закончив службу, Митя якобы уехал работать куда-то — то ли в Хабаровск, то ли во Владивосток. Уехал с другом, с которым в армии его связала крепкая дружба. А потом и бабушка с Леной поменяли адрес. Так их пути и разошлись.
***
— Ты любишь меня? — спросила Елена, внимательно глядя на Митю, несмотря на сгущающиеся сумерки.
Он кивнул. Его стрекоза, его малышка, была так похожа на Людмилу, что сердце его каждый раз начинало биться в пять раз сильнее, когда Елена была рядом.
И всё-таки это была не Людмила. Егоза-стрекоза выросла, повзрослела, похорошела. Немудрено, что он влюбился в неё чуть ли не в тот момент, как только переступил порог их квартиры. Внешне Леночка была очень похожа на мать. Но в отличие от той, она не пила, не курила, не ругалась.
Он нежно поцеловал Елену в плечо и обнял.
Разница в тринадцать лет не смущала их, и Елена, которая за несколько дней научилась звать его просто Митя, не добавляя при этом привычного «дядя», вдруг тоже ощутила, что неравнодушна к такому близкому и такому родному своему бывшему соседу.
— А конфеты ты до сих пор любишь? — вдруг спросила она, вспоминая картинки из детства.
Митя усмехнулся:
— Не помню, когда и ел в последнее время. У нас на Дальнем Востоке другая пища была более востребованной.
— А я помню… — вдруг задумчиво произнесла Елена.
— Что помнишь? — обнимая её всё сильнее, спросил Митя. — Когда конфеты последний раз ела?
— Да нет, — Елена прижалась к Мите и спрятала лицо на его груди. — Помню, как ты мне маленькой конфеты приносил. С запахом машинного масла. И как я их любила. У бабушки денег особо не было меня конфетами баловать, а мама… Ну, сам понимаешь. Не до конфет ей было.
— Понимаю, — вздохнул Митя. — Я всё помню, моя родная егоза. И про конфеты, и про машинное масло, и про то, как ты их ела за столом в кухне.
— Теперь таких уже не поесть, — грустно сказала Елена.
— А надо ли? — удивился Митя. — Не грусти, моя хорошая. У нас с тобой теперь будет новая жизнь. А прошлая жизнь ушла. Понимаешь, ушла навсегда. И вместе с ней ушли конфеты с запахом машинного масла.
И, задумавшись на мгновение, повторил ещё раз:
— Навсегда ушли.
